Зачем нужен Год литературы? Востребована ли сегодня литература вообще?
Эти и другие вопросы мы задали заведующему кафедрой русской и зарубежной литературы Самарского госуниверситета профессору Сергею Голубкову.
«Литература и чтение -это сообщающиеся сосуды»
- Я не очень верю в «год культуры», «год кино», «год литературы», потому что это казенные названия. Для читающего человека любой год - это Год литературы. Но есть в этом свой резон. Это попытка более целенаправленно посмотреть на то, что происходит в литературе, на отношения читателя и писателя, писателя и общества - на весь комплекс проблем.
Кино, телевидение оказывают свое безусловное влияние. При помощи кабельного телевидения или спутниковой тарелки можно смотреть все подряд и без остановки. Поэтому мы и наблюдаем, что читают меньше. Но при этом мы видим такое явление, как написание толстых книг. Кому-то они предназначены, кто-то их читает. Не надо обольщаться насчет массовости читателя. Была большая литература XIX века, но какой был читатель? Сколько было грамотных, сколько было людей, озадаченных состоянием дел в литературе? Кто реально прочитал Льва Толстого в те годы, когда был написан роман «Война и мир»? Текст, создаваемый писателем, -продукт, рассчитанный на разные времена. Что-то создается впрок, для будущих поколений. Идеальный читатель - это совокупность людей разных эпох, которые дадут адекватную оценку тексту. Литература и чтение - это сообщающиеся сосуды.
- По каким критериям можно отнести автора к категории «самарский писатель»?
- Меня смущает само наименование «самарский писатель». Либо это писатель, либо нет. Конечно, важна проблема происхождения. Но если автор воспринят другими регионами, если он вошел в большую литературу, то он является просто российским писателем. Не существует самарской литературы, есть русская литература.
- 2016-й объявлен Годом кино. В чем, на ваш взгляд, главное отличие языка литературы от языка кино?
- Литературное изображение, например пейзаж, разворачивается постепенно. А в кино - мгновенно. В кино можно оставаться простым созерцателем, воспринимать фильм бездумно. Словесный текст всегда заставляет задуматься: ведь дается пейзаж, который я сто раз видел, но оказывается, его можно описать так, такими эпитетами. Возникает интерес не столько к тому, что я вижу, сколько к возможностям слова, как можно по-разному создать картины. Изображение в кино дается без препятствий, а в книге - за частоколом слов и знаков препинаний нужно увидеть эту картину.
Самарский текст
- В чем феномен самарского текста?
- Я исхожу из широкого понимания «текст». Не лингвистического - совокупность слов и предложений, - а семиотического, более широкого и универсального, когда текст - знаковая система, элементами которой могут выступать окружающие предметы, реалии, геометрия улиц. И город может быть таким текстом, мы его читаем, как книгу. Мы идем по улицам и перелистываем их, как страницы. Подходим к памятнику, задумываемся: что он значит и какое отношение имеет к истории Самары, подходим к театру и узнаем историю жизни режиссеров, актерских коллективов, череду запомнившихся премьер.
- А можно ли в нескольких эпитетах дать характеристику самарскому тексту?
- Одним росчерком это не обозначишь. У Тараса Шевченко, который в 1857 году, после смерти Николая I, возвращался из закаспийской ссылки и останавливался ненадолго в Самаре, есть запись в дневнике: «Желтый, нафабренный город, настоящее свидетельство неудобозабываемого Николая Тормоза». Что такое 1857 год? Только-только Самара стала губернской столицей, старенькие здания желтоватого цвета - очень популярного для той эпохи.
Потом Самару за стремительные темпы роста стали называть русским Чикаго. За 40 лет город вырос в десять раз. У города появились другие черты: дымы заводских труб, хлебные пристани, гудящие пароходы. Это уже совсем другая картинка. Степан Скиталец в «Огарках», описывая холерные годы, в частности 1915 год, отметил: «Тишина». Тишина как пространство смерти. Когда в домах тихо и постоянно идут похороны. Город замер в страшной беде.
До войны это один город. В 1941 году мы - запасная столица, сюда приезжает много учреждений: Большой театр, дипломатический корпус, рестораны, «Метрополь» скажем. Новые очертания жизни. Естественно, затемненный город, секретный, охраняемый.
Затем удивительное увеличение города - за пятьдесят лет он прибавил миллион жителей к населению. Рос наспех, микрорайонами, и оказался разорванным. Есть города, которые разрастаются естественно - как расходящиеся круги на воде. Так, например, строилась Москва. Она вбирала в себя деревеньки - Чертаново, Теплый Стан, Медведково, Бабушкино. А у нас расширение шло заплатками. Поэтому в середине города вдруг возникала сельская местность - скирды сена, озера, коровы гуляют. Теперь, конечно, все иначе.
Культура должна жить по принципу «вместе»
- Вы однажды цитировали высказывание Александра Городницкого о том, что «Родство по крови образует стаю, Родство по слову создает народ». Осознается ли это людьми, далекими от литературы?
- Существуют различные формы бытования литературы. Самая первая - напечатанная книга. Но есть и другая - когда мы узнаем о книге из статьи критика, из телевизионного спора. Мы ее не прочитали, но какая-то информация о ней у нас есть. Мы видим ее переведенной на язык кино -это та же книга в основе сценария. Или спектакль. Таким образом, до каких-то слоев населения доходит косвенная информация - в виде цитат. Но это все равно работает. Так, кстати, очень часто узнавали о литературе запрещенной - из ругательных рецензий. Рецензенты иногда приводили большие цитаты, которые позволяли читателю составить собственное мнение. Была, например, книга Александра Кукар-кина «По ту сторону расцвета» по поводу западной цивилизации, погрязшей в пороках. В ней были большие цитаты из трудов западных социологов, психологов, футурологов, философов - из того, что у нас не печаталось.
Ряд советских публицистов времен Великой Отечественной войны создавали тексты на английском языке для радио на территории союзников - чтобы подвигнуть их на открытие второго фронта. И вот Леонид Леонов в письме «Неизвестному американскому другу» употребил такую фразу: «Все дети мира плачут на одном языке». Когда литература затрагивает заповедные струны души, она перешагивает границы и становится общим достоянием. Литература (и культура в целом) позволяет ломать границы: межнациональные, межконфессиональные, межвременные.
Самое главное - не должно быть полярности, при которой чужой - это плохой. Эта оппозиция всегда плоха и часто абсурдна. Ведь, например, наша любовь к сыну не оборачивается ненавистью к его сверстникам. В этом спектре чувств очень много оттенков. Культура должна жить не по принципу «вместо», то есть жесткого и агрессивного вытеснения другого, а по принципу «вместе». Ведь только разные явления, сложенные вместе, могут дать интересную мозаику, отличающуюся «цветущей сложностью».
источник »
