фото показано с : sgpress.ru

Моя бабушка Виолетта Георгиевна Кузнецова (в девичестве Нифонтова) родилась 27 марта 1937 года. Ее детство пришлось на военные годы. Вот как она вспоминает о них. Детская потеря — на всю жизнь — Я помню себя с раннего возраста — лет трех-четырех, — рассказывает Виолетта Георгиевна. — Видимо, это связано с тем, что в ту пору в моей жизни начали происходить кардинальные изменения. Папа Георгий Ефимович Нифонтов родился в 1894 году. Окончил в Ленинграде военно-морское училище, матросом участвовал в революции, был тяжело ранен. Служил в Николаеве, в Севастополе, на Дальнем Востоке, в Ленинграде. В 1934 году его демобилизовали, предоставили квартиру в Москве. Он получал пенсию, преподавал на военно-морских курсах и работал военным инспектором Главного управления учебных заведений Наркомвода. Его арестовали 17 ноября 1937 года по доносу сослуживца, мне тогда было восемь месяцев. А расстреляли 20 июня 1938-го. Потом и этого сослуживца арестовали. Папу реабилитировали 30 декабря 1956 года. Мама умерла в 1991-м, так и не узнав дату его гибели. Приятели родителей сделали в ту далекую пору все возможное, чтобы к ней не применили расстрельные статьи, как к папе. И маме назначили «хозяйственную». Дали 10 лет тюрьмы. Она отсидела семь и вышла по амнистии в 1947 году. Из Москвы в Куйбышев — Началась война, и мирные новости, музыку по радио сменили объявления: «Граждане, воздушная тревога! Всем спуститься в бомбоубежище», — вспоминает Виолетта Георгиевна. — Кто жил недалеко от метро, бежали и туда, другие — во дворы. Там были вырыты укрытия, называемые в народе «щелями». Шла война, из Москвы вывозили детей. Меня хотели отправить с детским домом. Но к огромному счастью, моей двоюродной сестре Ольге Павловне Катковой, которая собиралась к своему сыну, удалось купить билет до Куйбышева. И мы поехали вдвоем на верхней полке. Путешествие началось в августе и длилось очень долго. Почти месяц. Поезд часто останавливался. Мог простоять целый день — пропускали военные эшелоны. У нас закончились продукты — осталось только несколько булок. Ольга боялась отстать от поезда и на стоянках не выходила. Когда приехали в Куйбышев, нас никто не встречал. Не знали, когда прибудет поезд. Ольга договорилась с извозчиком, чемоданы и меня погрузили на повозку, запряженную осликом. И мы отправились в путь, подпрыгивая по булыжной мостовой. Благо, ехать было недалеко — на Вокзальную (сейчас это улица Агибалова), наискосок от Болгарки (сейчас Губернский рынок). Чего только там не продавали: ношеные вещи и обувь, хлеб и воду, довоенные игрушки, коврики с лебедями и оленями, тарелки и стаканы. Позже мама смогла передать в Куйбышев мешки с вещами: свою и папину одежду, посуду и самое ценное — фотографии. Какое-то время я жила у дедушки Андрея Павловича Каткова и его новой жены Ванды Альфосовны. В Куйбышеве во дворе тоже была «щель». По радио среди ночи объявляли воздушную тревогу, и мы с соседями спускались туда. Когда я была во дворе, а в это время раздавался шум приближающегося самолета, то я падала на землю, закрывала голову руками, и у меня начиналась истерика. Продукты продавали по карточкам: хлеб, селедку, иногда муку. Селедку вымачивали и жарили. Переданные мамой вещи обменивали на еду или ткань, из которой шили одежду. Когда все мешки опустели, а на карточки стали выдавать все меньше продуктов, Ванда Альфосовна с дедом письмом попросили забрать меня в деревню. Не так уж много желаний — С пяти лет я жила в селе Киндяково (ныне Красноярский район Самарской области) у родной тети (сестры матери) Екатерины Андреевны Катковой и ее мужа Федора Петровича Филатова, — продолжает рассказ Виолетта Георгиевна. — Вместе с их приемным сыном Владиком (сыном моей двоюродной сестры Ольги Катковой). Они были учителями, и мы жили при школе в бывшем доме священника. Сруб был деревянный, одноэтажный, с очень высокими, метра четыре, потолками. Два огромных помещения, где учитель вел уроки одновременно в двух классах. Я сразу стала называть Екатерину Андреевну мамой, а Федора Петровича папой. Номер с ласками (как я привыкла общаться с мамой) был запрещен сразу. Я попыталась сесть к тете на колени, но была сброшена со словами: «Оставь свои телячьи нежности». И эта сфера отношений закрылась. Каждый вечер, когда мы ложились спать, Федор Петрович читал нам книги: Жюля Верна, «Овод», «Кому на Руси жить хорошо», «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна» и другие. Осенью с террасы был виден звездопад. Он шел беспрерывно, прочерчивая светлые дорожки. Я не знала тогда, что это повод загадывать желание. Их у меня было не так уж много: чтобы папа и мама увезли меня в Москву, чтобы летом была дача, и мы ходили гулять в Александровский сад возле Кремля. Четыре долгих года каждое утро мы начинали с вопроса: «Скоро, что ли, война закончится?» И неизменный ответ: «Скоро». Все наши рисунки были на военную тему: фашистские (с черными крестами) самолеты в облаках дыма летели к земле, а наши (с красными звездами) изрыгали пламя — стреляли в них. Игры тоже были военными. Мы придумывали для Гитлера самую страшную смерть и, играя, воплощали ее. Наш родственник 18-летний Гриша присылал нам с фронта письма-треугольники и открытки. На одной, как сейчас помню, были изображены два бойца — один поднял палец и говорит другому: «Еще один фриц готов». Посильная помощь — В Киндяково во время войны все работали для фронта, — делится Виолетта Георгиевна. — Даже мы, маленькие дети, шили кисеты, заполняли их табаком и отправляли посылки на фронт — чтобы хоть как-то помочь бойцам. Сразу за клумбами было целое поле табака двух сортов — саксонский, с желтоватыми листьями и желтыми цветами (очень крепкий), и турецкий — с большими ярко-зелеными листьями и розовыми соцветиями (более слабый). Я каждый вечер их поливала, под каждый кустик — кружку. Сначала Федор Петрович приносил мне ведра из колодца, а на следующее лето я уже сама. Конечно, совершенно напрасно — у меня случилось опущение органов. В Киндяково, как и во всех неоккупированных немцами городах и деревнях, было много эвакуированных женщин с детьми. Их селили в дома, где можно было поставить кровати и раскладушки. Жили тяжело. На первое время выписывали продукты, а потом эвакуированные трудились в колхозе наравне с местными жителями. Зимой работа была только на фермах и конюшнях. Ребята ходили в школу. Если были старше четвертого класса (в деревне была четырехлетка), то Екатерина Андреевна и Федор Петрович занимались индивидуально. Весной, как правило, кончались запасы продуктов, и если корова должна была поздно отелиться, с едой возникали проблемы. Когда становилось совсем голодно, приезжала машина-полуторка, груженная кусками жмыха — отходов при отжиме масла из семян подсолнечника. Мы называли это колоб. Выдавали продукт детям, и мы целый день зубами скоблили этот кусок — так аппетит уменьшался. Федора Петровича не взяли на фронт по возрасту. Его несколько лет избирали председателем сельсовета и мировым судьей. Он всегда старался примирить супругов, а если уж не удавалось — разводил. С фронта мало мужчин вернулось. Во время войны из госпиталя прибывали калеки. Тот самый день — Наконец-то настал радостный день — 9 мая 1945 года, — говорит Виолетта Георгиевна. — Рано утром нас разбудил крик Кутькина — он был заместителем Федора Петровича, делопроизводителем и сидел у единственного телефона в сельсовете. Радио не было, газеты, как правило, запаздывали на два-три дня. Он кричал одно слово: «Победа! Победа! Победа!» День был очень ярким, солнечным. Мы быстро оделись и побежали к сельсовету. Там уже было полно людей. Все обнимались, плакали и смеялись одновременно. Ночью прошел ливень, и около сельсовета трава была мокрая. Именно там прыгали и обнимались три фронтовика, выписанные из госпиталя и на несколько дней отправленные на побывку домой. Они были как пьяные: целовались, кричали «Ура!», бросали в небо пилотки — теперь не убьют, из армии вернутся живыми. К ним присоединялись родственники, подкидывали детей — те хохотали. Праздновали целый день. Люди несли из домов все, что было, и прямо на траве ели и пили. Из кооперации принесли конфеты и пряники для детей. Горевали с матерями, потерявшими сыновей, женами, получившими похоронки, утешали друг друга, плакали и смеялись. Такого единения людей я больше никогда не видела. * * * После окончания войны девочку ждала еще одна радость — в 1947 году вышла из заключения ее мама, которая впоследствии была реабилитирована. В 1958 году Виолетта окончила плановый институт, факультет экономики промышленности. Работала в разных организациях, в том числе 30 лет в ОАО «Куйбышевсельхозводопровод» начальником планового отдела. В настоящее время — на пенсии. Война глазами ребенка: «Бомба угодила в здание. А подвал засыпало. Вместе с нами» источник »

116 +