фото показано с : sgpress.ru

8 февраля 2019 года на 74-м году жизни после продолжительной болезни скончался актер театра «СамАрт» — заслуженный артист Самарской области Василий Чернов. В 2018 году он выпустил книгу «Мои живые» — о друзьях, коллегах, учителях и собственно своей судьбе. К выходу этой книги было приурочено его последнее интервью в «Самарской газете». «Напомни людям, что мы есть» — Моя мама похоронена на Городском кладбище. К ней я хожу по так называемой «актерской аллее». Там лежат многие из тех, с кем мне в свое время довелось поработать. Всеми забытые, никому не нужные. Проходя мимо их могил, я чувствовал, что должен что-то сделать для сохранения памяти о них. У меня было ощущение, что они как бы просят: «Напомни людям, что мы есть». И вот я сел и начал писать. Потом прочитал — такая чушь! Какие-то вымученные тексты. Тогда я взял диктофон и начал просто рассказывать. Наговорил листов на 700. Затем обратился к старинному другу -Борису Кожину, который помог мне отредактировать текст. Из того, что было сначала, он оставил примерно одну треть. Многое убрал, наверное, потому, что у меня очень острый язык. Ненавижу артистов. Я люблю актеров. Их можно пересчитать по пальцам: Леонов, Гафт, Грибов, Яншин… В первую очередь мне хотелось рассказать об актерах, что я и сделал в этой книге. Ошибка или прием? — Каждому человеку посвящена отдельная глава. Называются они своеобразно. «Батенька» — про Михаила Лазарева, «Дядя Коля» — про Николая Засухина, «Князь» — про Ефима Григорьева, «Мама Лиза» — про Елизавету Фролову, добрую, очень талантливую актрису. «Хаим» — про Алексея Симковича. Когда он приходил в театр, то всем говорил «здравствуйте», а мне: «Здорово, Хаим!» И я ему отвечал: «Здорово, Хаим!» Почему-то он считал, что я еврей. «Рыбак» — про Ольгерда Тарасова. Мы вместе участвовали в спектакле «Продавец дождя», я играл Джима, а Тарасов — моего папу. В зале присутствовала комиссия из Москвы, оценивали постановку, чтобы присвоить режиссеру, Сергею Надеждину, следующую категорию. В определенный момент я должен был произнести длинный монолог. И вдруг текст вылетел у меня из головы. Я испугался — со мной такое случилось впервые. Своими словами врать со сцены не умею. Тихонечко подошел к Тарасову и, почти не шевеля губами, спросил: «Что я дальше говорю?» А он стоял спиной к зрителям. И не поворачиваясь к залу, Тарасов мне отвечает: «Да хрен тя знает!» Я захохотал так, что упал на пол. Надеждин бегает за кулисами, показывает кулаки, от этого еще смешнее. Тарасов и сам затрясся от смеха, расхохотался и мой брат по спектаклю. На обсуждении после все критики единодушно присвоили Надеждину нужную категорию: «Мы видели много спектаклей «Продавец дождя», но такой находки, когда среди монолога младший вдруг начинает хохотать и вся семья смеется, не было. Такое единение — это здорово!» Биг босс и рязанский Ричард III — «Биг босс» — про Петра Львовича Монастырского. У меня к нему неоднозначное отношение. Он был великий администратор, хороший режиссер, но человек непростой. Петр Львович очень многое сделал для театра. Поставил спектакль «Ричард III», который 40 лет не шел нигде, в том числе и за рубежом. Эту пьесу пытались ставить, но режиссеров ждал провал. А здесь спектакль вдруг «выстрелил». Когда постановку привезли в Москву, великие мхатовские мастера пришли посмотреть на игру дяди Коли -Николая Николаевича Засухина, который исполнял роль Ричарда III. А он уже успел снять грим, и стало видно его лицо — рязанского мужичка, толстенького, улыбчивого. И Грибов сказал: «Эта вот морда, пятак стертый, сыграл Ричарда? Удивительно…» Ему можно было так говорить, потому что он Грибов. Довольно часто бывало так, что мы с Петром Львовичем не разговаривали — по разным причинам. Когда я открыл свой театр «Актер» (спасибо «Батеньке» — Михаилу Гавриловичу Лазареву), Монастырский спросил у меня: «Ты теперь большой человек стал, театром руководишь. Скажи мне, что можно сделать, чтобы вернуть нашей Драме былую славу, зрителя?» «Петр Львович, почитайте великих: «Кто сгорел, того не подожжешь». Нужна свежая струя. Вам нужно быть администратором, зовите ставить молодежь и не вмешивайтесь». После такого ответа он со мной долго не разговаривал. Высоцкий — Мне посчастливилось быть знакомым с Владимиром Высоцким. Я не понимал, чем ему, 29-летнему, может быть интересен 21-летний мальчишка. Он уже выглядел уставшим. Мы странно познакомились. Я обращаюсь к нему: «Владимир…» и забыл отчество. А он подает руку: «Да Володя, Володя». Сперва я опешил от встречи с ним, но потом чувствовал себя с Высоцким как с ровней. Не знаю, почему говорят, что он был закрытый. Очень открытый — душа нараспашку. Мы болтали, он по моей просьбе спел песню, потом говорит: «Ну, почитай стихи». «Какие?» «Ты же пишешь. Я же вижу». Прочитал. С одним стихотворением он мне помог: А если нет, то забери меня к себе, От одиночества устал! Мне на земле не по себе. Ты забери! Пока стою! Пока я не упал! Высоцкий сказал: «Добавь: «Пока стою». Я говорю: «Нарушается же стих». «Да хрен с ним! Зато суть вылазит». В другой раз он пригласил меня с собой на выступление: «Поехали. Ты почитаешь, я в это время отдохну». Я не решился, отказался. Потом жалел, конечно. Вместо послесловия — Почти все главы — истории из жизни. Мои личные воспоминания о встречах с актерами, режиссерами. Есть одна глава — «Вместо антракта», в которой я рассуждаю об «искюстве», о театре. Борис Кожин очень многое вычеркнул. Кроме того, осталось очень много людей, о которых я пока не написал. Если получится, сделаю еще одну книгу.   источник »

142 +